Небо бывает ста тысяч цветов, розы молчат ранним утром совершенно ни о чём. Фантазии оказываются лучше реальности, ночь интереснее дня. Ночь, как стилизованная картинка, глянцевая и блестящая, где на чёрном фоне ярко горят огни призывных витрин, сквозь которые виден свет далёких звёзд, чужих чувств, всплесков эмоций, фонтанов радости, смеха, иллюзий, вызванных алкогольным опьянением. О да, пьяная ночь, катализатор жизни, она стимулирует наши лучшие чувства, те чувства, что приносят наслаждение, той жизни, которая наверное и есть жизнь.
Она как разогнанный на автотрассе автомобиль, как калейдоскоп в руках ребёнка, яркие вспышки по обе стороны шоссе. Она как слаломный спуск лыжника, от которого адреналин заставляет щуриться, как от яркого света.
Она это ложь самообманов и правда наслаждения, она это горькая пилюля и сладкий наркотик, она вяжет руки и учит летать, освобождает от дня и порабощает навеки, она это выстрел в спину, она это звон разбиваемой о барную стойку бутылки.
Я говорю, что я не знаю, какая она.
Как дым сигарет или вкус шашлыка, или запах духов, или прохладность слов, в которые сам перестаёшь верить через пятнадцать секунд, или вдруг становишься другим человеком, после всего, что сказал.
Слова - ураган и тюрьма, небо и клетка, розы и асфальт. Когда розы встречают асфальт, слышится только хруст ломающихся под колёсами автомобиля стеблей, но это только навеянная холмами за Лос-Анджелесом штампованная картинка, на самом деле, розы падая на асфальт, рассыпаются как спички из коробка, каждая по своим делам, и ничего не ломается. Впрочем, лепестки, если их тернуть их о серое твёрдое производное нефти, рисуют как фломастер, оставляя ароматный след. Кто какой след оставит в этом мире. Этот - не самый плохой.
В некоторых случаях (в большинстве) следа не остаётся вовсе. Его размывает волна, приливная волна, которая постоянно что-то приливает.
Загадок впрочем, больше нет, и немножко грустно, как будто расстался с домашним любимцем, от которого тебя постоянно глючило.
Хотелось пнуть его и выбросить через окно, хотелось, чтобы он всегда был с тобой и никуда не уходил, и всё это одновременно.
Ты ломаешь спички в руках, одну за одной, одну за одной, они больше никогда не загорятся, потому что чиркнув такую о бок коробка, тут же выбрасываешь, ожёгшись, в сторону и она ещё в полёте гаснет, как неудавшийся фейерверк, густо пуская как курильщик, дым вверх.
Ты стоишь на пороге чего-то очень важного, как например, порог моего дома, он продувается всеми попутными ветрами, потому что дверь в подъезд не закрыта. Я бы написал в "парадное", но надо называть вещи своими именами, у моих вещей мои имена, хотя мы вроде бы стоим уставившись в одну точку.
Я не поставлю точку, ещё и потому, что ничто никогда не кончается, и если тебе кажется, что встретил что-то новое, стоит присмотреться, потому что это просто продолжение кинофильма, который крутится с 1900-го года, с того момента, когда братья Люмьеры напугали добропорядочных буржуа железной дорогой.
Этот сериал вообще-то надоел, но всё, как в 60-е годы, когда был только один канал и посмотреть телевизор сбегалась вся округа. Странное в этом то, что тогда, в шестидесятом, глядя на экран в первый раз, трудно было предположить, что кино будет прокручиваться каждый день, с вариативностью, характерной для всей карьеры самого бездарного сочинителя сценариев для сериалов.
Я назову этот гран роман "Исповедь невидимки", неистощимый жанр дзуйхицу и потока сознания, пардон, бессознательного, короче где-то на грани между ними.
Готовы? Тогда, поехали!
Чуть не подписался: "Гагарин".
